ОДИН ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ Жить, отвечая за всеДень с утра предстоял обычный: операции, прием больных, беседа с диссертантами, всевозможные административные и хозяйственные заботы, обход отделений.Дорога от дома до института длинная, и Гавриил Абрамович по привычке прикидывает

Один день Вместо обеда – ежедневная необходимость! – я пошел посмотреть на Тежу и вернулся, чтобы бродить по улицам, даже не предполагая, что замечу некую пользу для души в том, чтобы видеть все это… Хотя бы так…Жить не стоит. Стоит только смотреть. Умение смотреть, не

Незаурядная историческая персона Карл Либкнехт, помимо его главного достижения - основания компартии Германии, отличался стойкой антиправительственной и антивоенной позицией. Несмотря на угрозу для жизни, превыше всего он ставил идею мира и справедливости. Какой была биография известного революционера? Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Карл Либкнехт: биография

Будущий политический деятель появился на свет 13.08.1871 г. в германском городке Лейпциге. Его отец, В. Либкнехт, был известным революционером и одним из создателей (вместе с А. Бебелем) Германской социал-демократической партии. Мать, Наталья (в девичестве Ре), была дочерью именитого германского адвоката и президента Первого Германского парламента Теодора Ре. Дом Карла Либкнехта располагался в Лейпциге, на Брауштрассе, 15.

Вильгельм Либкнехт был дружен с Энгельсом и Марксом. В честь последнего он даже назвал сына. Имея отца-политика, который часто брал его с собой на собрания рабочих, Карл с юных лет почитал марксистскую идеологию. Получив блестящее юридическое образование в Берлинском и Лейпцигском университетах, он исполнил свою мечту: начал выступать в судах в качестве адвоката на стороне представителей простого рабочего класса.

Революционер Карл Либкнехт

Социал-демократическая партия Германии приняла парня в свои ряды в 1900 году. Спустя четыре года он как адвокат отстаивал в суде права немецких и русских товарищей по партии, которым вменяли нелегальный провоз через границу запрещенных литературных изданий. Тогда его речь была полна критики в сторону политики притеснения неугодных, которой всецело придерживались как правительство Германии, так и царский режим в России.

Карл Либкнехт резко осуждал реформистскую тактику, осуществляемую правыми социал-демократическими вождями. А основной упор он делал на антимилитаристическую пропаганду и проведение разъяснительной работы среди молодежи.

На съезде СДП в Бремене (1904 г.) Карл выступил с пламенной речью, характеризующей милитаризм как фундамент всемирного капитализма. Он предлагал выработать программу антивоенной пропаганды и создать молодежную социал-демократическую организацию с целью привлечения свежих сил для борьбы с растущим милитаризмом.

Реакция на события в России

Революция в России (1905-1907 гг.), всколыхнувшая Европу, была принята Либкнехтом, урожденным немцем, с большим энтузиазмом и одобрением. По этому поводу он жарко дебатировал с ревизионистами на съезде социал-демократов в Йене (1905 г.). Там он призывал признать, что политическая стачка - один из наиболее эффективных методов борьбы пролетариев в отстаивании своих интересов.

На съезде партии в г. Мангейме Карл Либкнехт в очередной раз громко заявил о себе. Это было эмоциональное выступление, критикующее деятельность германской власти по оказанию помощи российскому царизму в подавлении революционных настроений. Он, напротив, призывал сограждан поддержать их и развернуть аналогичную борьбу в своем государстве.

Создание левого крыла

Революционные события в России привели к разделению немецкой социал-демократии на два направления. Левое крыло партии возглавил Карл вместе с Розой Люксембург, а в 1907 г. активно участвовал в создании Социалистического интернационала молодежи, который впоследствии возглавлял в течение трех лет.

Наверное, никого не удивит, что такая деятельность была поперек горла действующей власти, которая искала повод, чтобы усмирить молодого политика. Им стало издание книги «Милитаризм и антимилитаризм», автором которой был Карл Либкнехт. Арест и обвинение по статье «государственная измена» привели революционера к заключению в крепости Глац сроком на 1,5 года.

Политический рост

В 1908 году, все еще находясь в заключении, Либкнехт избирается депутатом прусской палаты от Берлина. А спустя четыре года - он уже депутат германского рейхстага. Занимая эту должность, Карл выделился рядом громких заявлений:

• партийный съезд в г. Хемнице (1912 г.) - открытый призыв пролетариев к укреплению международной солидарности как главному орудию борьбы со всеобъемлющим милитаризмом;
• парламентская трибуна рейхстага (1913 г.) - обвинение Круппа и других «верхушек» военных монополий в обострении военной ситуации.

Поступок

После начала I мировой войны Карл, поддавшись мнению большинства социал-демократов рейхстага, переступил через свои убеждения и проголосовал за в вопросе военных кредитов, в чем после раскаялся.

В декабре 1914 г. на очередном заседании рейхстага главным на повестке дня был вопрос взятия военных кредитов. Положительное голосование означало бы одобрение ведения войны с Францией, Россией и Англией. Никто не сомневался в единогласном положительном решении вопроса, так же как в первый раз. Почти так и случилось, но единственным, проголосовавшим против, был Карл Либкнехт. Он передал председательствующему лицу письменное обращение с характеристикой развязанной войны как захватнической.

Позже оно было нелегально растиражировано в форме листовок. Такой демарш против течения, кроме осуждения немецкими социал-демократами и исключения из фракции, привел и к росту популярности политика во всей Европе. Из разных уголков континента Либкнехт получал письма приветствия и поддержки.

Фронтовой период

В возрасте 44 лет Либкнехта призвали в армию и отправили на фронт, хотя по состоянию здоровья он не подлежал мобилизации. Здесь он продолжает борьбу с использованием всех возможностей, в том числе трибуны рейхстага, в заседаниях которого продолжает участвовать «наездами». Главными лозунгами политика того периода были:

• германский империализм - ключевой враг народа Германии;
• международная солидарность пролетариев против псевдонациональной и патриотической классовой гармонии;
• борьба за мир классов всех национальностей.

Что касается фронтового быта, тут Карлу досталась роль простого солдата, рабочего батальона. По словам очевидцев, несмотря на выполнение грязной и тяжелой работы, он никогда не впадал в уныние и был настроен оптимистично.

Гибель революционера

После прибытия с фронта Либкнехт вместе с Розой Люксембург зимой 1916 г. создают антивоенную группу «Спартак». На заседании прусской палаты Либкнехт публично обратился к рабочему классу с призывом выходить 1 мая на митинг с девизом «Долой войну!». Во время самой демонстрации он предложил собравшимся свергнуть действующую власть, погрязшую в кровопролитной и бессмысленной империалистической войне.

Такая антиправительственная деятельность привела к новому аресту и четырем годам тюремного срока. Находясь в заключении, Карл узнает о том, что Октябрьская революция в России принесла свои плоды. С восторгом восприняв эту новость, он призывает немецких солдат не принимать участия в ее подавлении.

Осенью 1918 г., после выхода на волю, Либкнехт продолжает заниматься революционной деятельностью, активно выступая против предательских политических действий руководителей СДП. Зимой 1918 г. проходит Берлинский учредительный съезд, где революционер в тандеме с Р. Люксембург создают коммунистическую партию Германии. Годом позже Карл Либкнехт возглавил восстание против правительства с целью установления власти Советов.

Социал-демократы справедливо боялись, что такая деятельность политика и его приверженцев способна разжечь гражданскую войну. Поэтому коммунистические лидеры были подвержены преследованию. За содействие в поимке Либкнехта и Люксембург даже объявили вознаграждение - по 50 тысяч марок за каждого.

15.01.1919 г. по указанию бывшего однопартийца, члена СДП Г. Носке, произошло убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Они были застрелены в городском саду Тиргартен на берегу Нового озера.

Личная жизнь

Активист и революционер - именно таким вошел в историю Карл Либкнехт. Семья и личная жизнь политика также интересны многим читателям. Он был женат дважды. От первой жены, Юлии Парадиз, которая умерла на хирургическом столе в 1911 г., у него осталось двое сыновей (Вильгельм и Роберт) и дочь Вера.

Второй женой Либкнехта была россиянка Софья Рысс, которая познакомилась с ним на стажировке в Германии еще в 1903 году, а замуж вышла после смерти первой супруги политика. Еще до начала военных действий она стала доктором искусствоведения в Гейдельбергском университете.

Когда вечером 15 января 1919 г. Карла Либкнехта и Розу Люксембург, оглушенных ружейными прикладами, на автомобилях привезли из берлинского отеля «Эден» в Тиргартен, где их ждала смерть, то сначала практически это почти не отразилось на ходе политических событий. Уже пробил последний час революции, в которой ни Либкнехт, ни тем более Роза Люксембург, по существу, не были активными действующими лицами. В любом слу­чае кровавая расправа над революцией была неизбежна. Возможно, убийство обоих ее символических руководите­лей дало сигнал к этому, однако в общем ходе событий это преступление казалось тогда не более чем ярким эпи­зодом.

Сегодня с ужасом сознают, что этот эпизод был клю­чевым, повлиявшим на всю последующую историю рево­люционной драмы в Германии. Когда его рассматривают с дистанции полувека, в нем проявляется нечто от жутко­го, чреватого непредсказуемыми последствиями события на Голгофе, которое в момент своего свершения тоже, ка­залось, не вело к каким-либо заметным переменам.

Смерть объединила Либкнехта и Розу Люксембург. В жизни, за исключением самых последних дней, у них было мало общего. Их жизненные пути весьма отлича­лись, да и по своему складу это были разные люди.

Либкнехт был одним из самых мужественных людей, когда-либо родившихся в Германии. Но его нельзя отнес­ти к крупным политическим деятелям. До 1914 г. он прак­тически не был известен за пределами СДПГ. Да и в пар­тии он не имел особого веса, неприметный сын великого отца - Вильгельма Либкнехта, основателя партии, «горя­чий, своенравный адвокат с добрым сердцем и склонно­стью к драматизму».

Он работал с молодежью, а написал книгу против ми­литаризма, за которую был осужден на полтора года за­ключения в крепости. После этого партия выдвинула его на парламентскую работу. С 1908 г. он - депутат прус­ского ландтага, а с 1912 г.- депутат рейхстага. Тогда Роза Люксембург довольно иронически отозвалась о депутате Либкнехте: «Всегда лишь в парламенте, на заседа­ниях, в комиссиях, на совещаниях, в вечной спешке, бе­готне от электрички к трамваю, из трамвая в такси, все карманы полны записных книжек, руки заняты только что купленными газетами, на чтение которых у него, ко­нечно, нет времени, с телом и душой покрытыми уличной пылью...» И даже в начале войны, пытаясь создать в пар­тии оппозиционную антивоенную группу, Роза писала: «Карл просто неуловим - носится, как облако на ветру».

Сама же Роза Люксембург с начала века считалась в Германии политической фигурой первого ранга, хотя и была втройне «чужой» - как женщина, как еврейка и как полу иностранка (она родилась в принадлежавшей России части Польши и только путем фиктивного брака приобре­ла германское гражданство). Кроме того, она, естественно, была пугалом для буржуа и также из-за своих радикаль­ных воззрений пугалом для социал-демократов. Тем не менее, она вызывала восхищение у друзей и врагов - у последних часто против их воли - многогранностью своих способностей, граничивших с гениальностью: чрезвычайно тонкий и острый интеллект, блестящий стиль письма, увлекающий ораторский дар, политическая страстность в сочетании с оригинальностью мышления. При этом она оставалась добросердечной, обаятельной женщиной. Ее остроумие, умение быть очаровательно серьезной, ее страстность и доброта заставляли забыть, что внешне она была некрасива. Поэтому одни ее любили, а другие боя­лись и ненавидели.

Она всегда была в первых рядах бойцов в спорах, кото­рые в начале XX в. велись в международном социалисти­ческом движении, достойной союзницей или противницей Бебеля, Каутского, Ленина, Жореса. А в промежутках - участие в русской революции 1905 г. и неоднократное пре­бывание в тюрьмах: за оскорбление величества, подстрека­тельство к неповиновению, оскорбление офицерского кор­пуса. Не вписывающаяся в обычные рамки, выдающаяся женщина, которая, пожалуй, до сих пор остается величай­шей женщиной нашего столетия.

Война внезапно изменила все, подобно тому, как гово­рится в «Фаусте»: «...что женщина пройдет за тысячу ша­гов, одним прыжком мужчина одолеет».

Когда началась война, неизвестный парламентарий-заднескамеечник Карл Либкнехт затмил великую Розу Люксембург и стал фигурой жирового значения не в силу каких-то свершений, отличавшихся политическим блеском или интеллектуальной оригинальностью, а просто благода­ря двум мужественным поступкам. Но это было чрезвычай­ное, непревзойденное по своей моральной силе мужество. 2 декабря 1914г. он один проголосовал в рейхстаге против одобрения второго военного займа. Только тот, кто знает, какие настроения1 господствовали тогда в Германии и в немецком рейхстаге, способен оценить, какого мужества тре­бовал этот шаг. А 1 мая 1916 г. Либкнехт начал речь во время демонстрации на Потсдамерплац в Берлине (это не была большая демонстрация - несколько сотен людей, не больше тысячи, окруженных полицией) словами: «Долой войну! Долой правительство!» Дальше ему говорить не дали. Полицейские схватили его и увели. Он исчез за сте­нами каторжной тюрьмы на два с половиной года. Но эти четыре слова по своим последствиям были важнее, чем самая длинная и блестящая речь. Когда 23 октября 1918 г. Карл Либкнехт вышел из тюрьмы, для всей Германии и далеко за ее пределами он был олицетворением протеста против войны, олицетворением революции.

Роза Люксембург вышла из тюрьмы лишь 9 ноября 1918 г. Почти всю войну она просидела за решеткой: сна­чала год по политическому приговору, вынесенному еще до войны, а затем два с половиной года как «потенциально опасная для государства личность». Эти годы она исполь­зовала для написания ставших классическими работ, по­священных критике германской социал-демократии и уро­кам большевистской революции в России. Ее голова посе­дела, но дух в полной мере сохранил блеск и независи­мость.

Теперь им двоим оставалось жить немногим более двух месяцев, тех двух месяцев, на протяжении которых вспых­нула и потерпела крушение революция в Германии.

Если спросить, какой вклад внесли Либкнехт и Роза Люксембург в драму этих двух месяцев, то он был неве­лик. Если бы их даже вообще не было, все произошло бы точно так же. Даже личности-однодневки, подобные матро­сам Артельту и Дорренбаху, оказали пусть однократное, но более сильное воздействие на ход событий, чем оба великих революционера. На подлинных главных актеров, Эберта и его команду, на «революционных старост», мат­росов, расположенные в Берлине войска, обе социалисти­ческие партии, собрания Советов, на массы с их непред­сказуемыми действиями Либкнехт и Люксембург не могли по-настоящему влиять. Либкнехт выступал несколько раз на митингах, а Роза Люксембург не сделала и этого.

Все, что они сделали в течение этих шестидесяти семи дней, может быть воссоздано вплоть до деталей. Они осно­вали и редактировали, преодолевая многие трудности и препятствия, газету «Роте фане», в которой каждый день

печатали свои передовицы. Они - безрезультатно - при­нимали участие в заседаниях и собраниях «революцион­ных старост» и берлинской организации СДПГ. Ввиду этих неудач они в конце концов решили создать собствен­ную партию, подготовили и провели Учредительный съезд КПГ, выступив на нем с основными докладами. Роза Люк­сембург была автором проекта программы партии. Впро­чем, и Учредительный съезд КПГ не принес Либкнехту и Люксембург личного успеха - по важным вопросам они остались в меньшинстве. Все это происходило в последние дни 1918 г. После этого Либкнехт начиная с 4 января 1919 г. еще участвовал на свой страх и риск в бесплодных заседаниях Революционного комитета 53-х в здании бер­линского полицей-президиума. В этот период Роза Люк­сембург одна редактировала «Роте фане». А затем была исчерпана та скупая мера жизни, которую было суждено прожить им обоим.

Если к этому прибавить участие в демонстрациях, вы­ступления на них с импровизированными речами, посто­янные дискуссии с единомышленниками, то перед глаза­ми встает картина до предела насыщенного времени, лихо­радочных и бессонных ночей. В эти оставшиеся им дни с 9 ноября 1918 г. до 15 января 1919 г. Либкнехт и Роза Люксембург работали как одержимые, на пределе своих сил. Не добились они практически ничего. Они не стали вождями большевистской революции в Германии. Они и не хотели ими быть. Роза Люксембург потому, что по принципиальным соображениям отвергала насилие, выте­кавшее из революционной концепции, и неоднократно де­лала чуть ли не торжественные заявления, что революция должна естественным и демократическим путем происте­кать из сознания пролетарских масс и что в Германии революция находится лишь в самой начальной стадии. Либкнехт потому, что был убежден: революция происхо­дит сама по себе и, собственно, уже произошла, не нуж­даясь поэтому в какой-либо организации и подталкивании. Ленин, едва вернувшись в Россию в апреле 1917 г., про­возгласил лозунг «Организация, организация и еще раз организация!». Либкнехт и Люксембург ничего не органи­зовывали. Паролем Либкнехта было «агитация». Паролем Розы Люксембург «просвещение».

И надо отдать ей должное: никто с самого начала столь прозорливо, столь откровенно и беспощадно не подвергал анализу ход революции в Германии и причины ее краха- нечестность СДПГ, разобщенность СДПГ, отсутствие кон­цепции у «революционных старост», - как это день за днем в «Роте фане» делала Роза Люксембург. Но это был хотя по-своему и великолепный, но журналистский, а не революционный подвиг. Единственное, чего добилась Роза Люксембург, - она навлекла на себя смертельную нена­висть тех, кого клеймила и разоблачала.

В полном смысле слова ненависть эта была смертель­ной, притом с самого начала. Доказуемо, что планы убий­ства Либкнехта и Розы Люксембург возникли по меньшей мере с начала декабря и с тех пор это убийство готовилось систематически. Уже в первые дни декабря по всему Бер­лину были расклеены плакаты со следующим текстом: «Рабочие, граждане! Отчизна гибнет. Спасите ее! Опас­ность грозит не извне, а изнутри - это «группа Спарта­ка». Убейте ее вожаков! Смерть Либкнехту! Тогда у вас будет мир, работа и хлеб! Солдаты-фронтовики».

Солдаты-фронтовики в то время еще не прибыли в Бер­лин. Призыв к убийству шел из другого источника.

О том, что это был за источник, позволяют судить не­которые данные. Тогдашний заместитель Вельса, военного коменданта города, некто Антон Фишер в 1920 г. заявил письменно, что в ноябре и декабре 1918 г. целью его ведом­ства был «круглосуточный поиск и преследование Либ­кнехта и Люксембург, чтобы не дать им заниматься агита­ционной и организаторской деятельностью». Уже в ночь с 9 на 10 декабря солдаты второго гвардейского полка во­рвались в редакцию «Роте фане» с намерением (в чем они позднее признались) убить Либкнехта. В ходе процесса, который проводился по поводу этого инцидента, полдюжи­ны свидетелей заявили, что уже тогда за голову Либкнех­та и Розы Люксембург было назначено вознаграждение в размере пятидесяти тысяч марок за каждого. Эта награда была обещана Шейдеманом и его близким другом Георгом Склярцем, разбогатевшим на войне миллионером.

13 января 1919 г., за два дня до подлого убийства, в «Информационном листке добровольческих корпусов в Берлине» говорилось: «Все настоятельнее высказываются опасения насчет того, что правительство может ослабить свои действия против спартакистов [!] (Прим. автора).

Как заверяют из авторитетных источников, нет наме­рения успокаиваться на достигнутом. Поэтому будут предприняты самые энергичные действия также Против глава­рей движения. Берлинцы не должны думать, что тем, кому пока удалось скрыться, будет позволено спокойно где-ни­будь отсидеться. Уже ближайшие дни покажут, что и за них взялись всерьез». В тот же день в центральном органе социал-демократов газете «Форвертс» появилось стихотво­рение со следующей заключительной строфой:

Много сотен убитых

в одном ряду - пролетарии!

Но нет среди них, нет

Карла, Розы, Радека и компании...

Несколькими днями ранее назначенный Эбертом «глав­ком гражданской войны» Густав Носке, находившийся в «Луизенштифт» в Далеме, лично отдал приказ тогда еще лейтенанту Фридриху Вильгельму фон Эртцену (что тот позднее письменно подтвердил) установить постоянное подслушивание телефонных разговоров Либкнехта и изо дня в день ежечасно докладывать о всех перемещениях Либкнехта капитану Пабсту из гвардейской кавалерий­ской стрелковой дивизии. Именно на основании этого при­каза были схвачены Либкнехт и Роза Люксембург, а Пабст стал руководителем команды убийц.

Наверняка со временем Либкнехту и Розе Люксембург стало ясно, что за ними охотятся. Примечательно - и это делает им честь, - что, несмотря на это, у них ни разу не возникла мысль покинуть Берлин. Они отказались также от личной охраны, создать которую неоднократно предла­гали их сторонники. Они полностью отдались политиче­ской и журналистской работе и не думали о личной без­опасности. Возможно, они были излишне беззаботны, по­скольку оба уже привыкли к арестам и заключению и не страшились их. Не исключено, что именно в силу своего прежнего опыта они длительное время просто не могли представить, что на этот раз речь идет об их жизни. Так, Роза Люксембург при «аресте» трогательно собрала чемо­данчик с предметами первой необходимости и любимыми книгами, которые уже не раз были с нею в тюрьме.

И все же в эти последние дни в их жизнь вторглось предчувствие смерти. За ними охотились с самого начала. За шестьдесят семь дней они почти ни разу не побывали дома. Ночевать приходилось, экономя часы сна, то в ре­дакции, то в гостиницах, то на квартирах у друзей. Но в последнюю неделю их жизни эта постоянная смена адресов приобрела новое значение - превратилась в сплошное бегство, спешку из одного ненадежного укрытия в другое, жутким образом предвосхищая судьбу затравленных до смерти евреев в третьей империи.

Редакция «Роте фане» в конце Вильгельмштрассе ста­ла ненадежным местом. Правительственные войска врыва­лись туда почти ежедневно. Одна из сотрудниц редакции, которую они приняли за Розу Люксембург, с трудом избе­жала смерти. Роза Люксембург несколько дней занима­лась работой по редактированию газеты в квартире одного врача на Галлешестор, а затем, когда ее присутствие ста­ло тяготить хозяев, в квартире рабочего в Нойкёльне. В воскресенье 12 января к ней присоединился Карл Либ­кнехт, однако через два дня, 14 января, они по телефону были предупреждены об опасности и ушли с этой квар­тиры (возможно, это был подстроенный звонок из центра, в котором планировалось убийство и из которого уже в течение нескольких дней велось наблюдение за их переез­дами, а может быть, и направлялись эти переезды). Они перебрались в свое последнее убежище - в Вильмерсдорф, неподалеку от Фербелиерплац по адресу: Мангеймер-штрассе, 53, у Маркуссона. Там утром 15 января они на­писали свои последние статьи для «Роте фане», которые, видимо, не случайно звучат как слова прощания.

Статья Розы Люксембург была озаглавлена «Порядок царит в Берлине». Она заканчивалась словами: «Вы, ту­пые палачи! Ваш «порядок» построен на песке. Уже зав­тра революция «с грохотом воспрянет» и к вашему ужасу протрубит в фанфары: я была, я есть, я буду!»

Статья Либкнехта («Несмотря ни на что!») заканчива­лась так: «Потерпевшие поражение сегодня будут победи­телями завтрашнего дня... Будем ли мы тогда еще живы или нет, будет жить наша программа; она будет господ­ствовать в мире освобожденного человечества. Несмотря

ни на что!»

К вечеру, когда Роза Люксембург прилегла, почувство­вав головную боль, а Вильгельм Пик приехал с гранками очередного номера «Роте фане», раздался звонок. У двери стоял трактирщик Меринг, пожелавший видеть г-на Либ­кнехта и г-жу Люксембург. Сначала оба велели сказать, что их нет, однако Меринг не уходил. По его зову появи­лась группа солдат под командованием лейтенанта Линднера. Они вошли в квартиру, обнаружили там тех, кого искали, и предложили им следовать за собой. Либкнехт и Люксембург собрали свои вещи и были доставлены в отель «Эден», в котором с утра этого дня размещался штаб гвар­дейской кавалерийской стрелковой дивизии. Там их уже ждали. Последующие события развивались очень быстро и могут быть изложены в нескольких словах.

В отеле «Эден» их встретили оскорблениями и побоя­ми. Либкнехт, которому прикладом в двух местах разбили до крови голову, попросил бинт, чтобы перевязать раны, но ему отказали. Тогда он попросил разрешения умыться в туалете, но ему и этого не позволили. Затем обоих арестованных привели на первый этаж в номер к капитану Пабсту, который руководил операцией. О чем был разговор у Пабста, неизвестно. Имеется лишь заявление, сделанное Пабстом во время состоявшегося позднее судебного | процесса, когда он был уличен во лжи по ряду пунк­тов. По его словам, он спросил у Розы Люксембург: «Вы г-жа Роза Люксембург?»-«Решайте, пожалуйста, са­ми». - «Судя по карточке, это вы». - «Ну, раз вы так счи­таете...»

Либкнехта, а несколько позже и Розу Люксембург по­вели или поволокли, подвергая избиениям, вниз по лестни­це и передали уже стоявшему наготове отряду убийц. Тем временем Пабст сидел в своем кабинете и составлял подробное сообщение, появившееся на следующий день во всех газетах: Либкнехт был застрелен при попытке к бег­ству во время транспортировки в следственную тюрьму Моабит, а Розу Люксембург захватила разъяренная люд­ская толпа, смявшая охрану, и увела в неизвестном на­правлении.

В действительности улица у бокового выхода из отеля, через который Карла Либкнехта и Розу Люксембург вы­вели в их последний путь, была оцеплена и пуста. На посту у этого выхода стоял егерь Рунге. Ему было при­казано размозжить голову прикладом тем, кого поведут через этот выход, - сначала Либкнехту, затем Розе Люк­сембург. Он так и сделал, однако оба страшных удара, нанесенных им, оказались несмертельными. Либкнехт, а через несколько минут и Роза Люксембург, оглушенные или полуоглушенные страшными ударами, были брошены в подъехавшие автомобили. Отрядом убийц Либкнехта командовал капитан-лейтенант Пфлюгк-Хартунг, а убийц Розы Люксембург - лейтенант Фогель.

Обе машины с интервалом в несколько минут направились в Тиргартен. У Нойензее от Либкнехта потребовали выйти из машины; затем он был убит выстрелом из писто­лета в затылок, а тело на той же машине доставлено в морг как «труп неизвестного мужчины».

Роза Люксембург сразу после отъезда из отеля «Эден» тут же в машине была убита выстрелом в висок и сбро­шена с Лихтенштейн-брюкке в Ландверканал. Оконча­тельно не установлено, что было причиной смерти - уда­ры по голове, пуля или утопление. Вскрытие трупа, всплывшего через несколько месяцев, показало, что череп­ная коробка не была расколота, а пулевое ранение, воз­можно, не было смертельным.

Почему Карл Либкнехт и Роза Люксембург подверг­лись травле и были убиты? Легенда, усердно распростра­няемая социал-демократами, утверждает, что они пали жертвой гражданской войны, которую сами же развязали. В этом, во всяком случае, что касается Розы Люксембург, нет ни слова правды. И если даже участие Либкнехта в январском заседании Революционного комитета рассмат­ривать как акт гражданской войны, то встает вопрос: как объяснить, что ничего не произошло с остальными пятью­десятью двумя участниками этого заседания? Почему Георг Ледебур, точно так же участвовавший в этом засе­дании и арестованный 10 января, был позднее оправдан судом, а травля Либкнехта началась уже в первых числах декабря, когда никто и предвидеть не мог январских собы­тий? Нет, преследование и убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург не было боевым действием гражданской войны. На то были иные причины.

Первой была та, что Либкнехт и Роза Люксембург, как никто другой; олицетворяли в глазах и друзей и врагов революцию в Германии. Они были ее символом, и поэтому, убивая их, убивали и революцию. К Карлу Либкнехту это относится даже больше, чем к Розе Люксембург.

Другая причина в том, что они, как никто другой, раз­глядели ту бесчестную игру, которую с самого начала вела с германской революцией ее мнимые вожди, и ежедневно во весь голос разоблачали ее. Они были квалифицирован­ными свидетелями, которых убили, так как их свидетель­ствам нечего было противопоставить. К Розе Люксембург это относится даже больше, чем к Карлу Либкнехту.

Убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург было убийством тех, кто превосходил своих противников муже­ством и умом, было убийством неопровержимой правды.

Кто был виновен в этом убийстве? Непосредственными исполнителями были, конечно, тогдашний капитан Пабст, | который спустя десятилетия, в 1962 г., используя закон об истечении срока давности, открыто похвалялся делом сво­их рук и его команды убийц. Конечно, они не были про­стыми орудиями преступления, тупо и равнодушно выпол­нявшими полученные приказы. Нет, они не только сознательно шли на это преступление, но и проявляли при этом рвение. Но были ли они единственными или даже главными преступниками?

Нельзя не заметить, что травля Либкнехта и Люксем­бург, открытые призывы к их убийству и подготовка к со­вершению этого преступления начались не позднее первых чисел декабря 1918 г., задолго до того, как на сцену вышли убийцы из гвардейской кавалерийской стрелковой диви­зии. Нельзя забывать о награде, обещанной тогда за голо­вы Карла и Розы, о заявлении заместителя военного коменданта Берлина, о враждебной кампании, развязан­ной не только буржуазной, но и особенно социал-демокра­тической прессой, а после того, как преступление сверши­лось, о лицемерных оправданиях Шейдемана, о холодном удовлетворении Носке. Эберт, насколько можно судить, всегда хранил гробовое молчание.

Нельзя не видеть и того неприкрытого, бесстыдного покровительства, которое оказывалось судебными и пра­вительственными органами непосредственным убийцам (большинство из них в результате превращенного в фарс разбирательства было оправдано военным судом их соб­ственной дивизии; тем же из них, кого пришлось приго­ворить к незначительным срокам за «необеспечение долж­ной охраны» и «устранение трупа», сразу же после суда дали возможность бежать). Нельзя не видеть, наконец, той реакции всего буржуазного и социал-демократического общественного мнения на это убийство, которая выражала целую гамму чувств - от молчаливого оправдания до от­крытого ликования. То была реакция сообщников-укрыва­телей, и в ней до сегодняшнего дня ничего не изменилось.

Еще в 1954 г. либеральный юрист и историк Эрих Эйк писал: «Нельзя оправдывать убийства напоминанием ста­рой пословицы «кто поднял меч, пусть от меча и погиб­нет». Слишком много кровавых преступлений было совершено единомышленниками Либкнехта и Люксембург, что­бы испытывать чересчур сильное возмущение постигшей их самих судьбой». И еще в 1962 г. «Бюллетень ведомства прессы и информации правительства ФРГ» (№27) назвал эти убийства «расстрелом по законам военного времени». Убийство 15 января 1919 г. было первым шагом, пред­вестником тысячекратных убийств в последующие месяцы власти Носке, миллионов и миллионов убийств в последу­ющие годы власти Гитлера. Оно было стартовым выстре­лом для совершения всех остальных убийств. И именно это преступление до сих пор не хотят признать как тако­вое, оно до сих пор ждет искупления и раскаяния. Поэто­му оно до сих пор взывает к небу над Германией. Поэто­му оно до сих пор, словно смертоносный луч лазера, шлет свой палящий свет.

Гражданская война

С января май 1919 г., а в отдельных местах и до середины лета в Германии бушевала кровавая граждан­ская война, результатом которой были тысячи человече­ских жертв и невыразимое чувство бесконечной горечи.

Эта гражданская война породила Веймарскую респуб­лику и определила ее злополучный исторический путь. Это она зачала также и третью империю, которая возникла позднее. Ибо она сделала раскол старой социал-демокра­тии неизлечимым, лишила оставшуюся основную часть СДПГ всякой возможности вступить в союз с левыми си­лами в будущем, обрекая ее навечно на положение партии меньшинства. Кроме того, гражданская война породила в добровольческих отрядах, которые вели и выиграли ее для социал-демократического правительства, взгляды и при­вычки, ставшие позднее господствующими в отрядах СА и СС. Нередко они вырастали из тех же отрядов добро­вольцев. Поэтому гражданская война 1919 г. была цент­ральным событием истории Германии нашего столетия. Однако она странным образом почти полностью выброше­на, вытравлена из исторической картины. На то есть свои причины.

Одна из них - просто стыд. Все участники стыдятся роли, которую они сыграли в гражданской войне. Потер­певшим поражение революционерам стыдно того, что они не совершили никаких славных деяний, не одержали даже частичных побед, не сумели достойно погибнуть. Прояви­лись лишь полная неразбериха, нерешительность, несосто­ятельность тысячи безымянных страданий и смертей. Но и победителям стыдно. Они образовали странную коали­цию - из социал-демократов и будущих нацистов. Как те, так и другие партнеры этой противоестественной коали­ции не испытывали впоследствии желания признаться в со­деянном: социал-демократы - что они взяли к себе на службу тех, кто предвосхитил головорезов из СА и СС, стал для них образцом, и натравили этих будущих наци­стов на своих единомышленников, нацисты - что позволи­ли социал-демократам завербовать себя и под их руковод­ством узнали вкус крови. История охотно умалчивает о тех событиях, которые вызывают чувство стыда у всех ее участников.

Но есть еще одна причина, объясняющая исчезновение гражданской войны 1919 г. из истории Германии и памяти немцев: эта война не дает материала для интересных «ис­торий», в ней нет ничего, что могло бы лечь в основу увле­кательного повествования, - ни драмы с напряженным развитием действия и запоминающимися кульминацион­ными моментами, ни захватывающей борьбы между до­стойными противниками. Кровавая волна лениво катилась по Германии, так и не охватив сразу всю страну. Стоило затоптать чадящий огонь в одном месте, как он вспыхивал где-то еще. Все началось в первых числах февраля на по­бережье Северного моря, где центром стал Бремен, затем, в середине февраля, главный театр войны неожиданно оказался в Рурской области, в конце февраля - в Тюрин­гии и Средней Германии, в начале и середине марта - в Берлине, в апреле - в Баварии, в мае - в Саксонии. В промежутках были крупные локальные события вроде боев в Брауншвейге и Магдебурге, а также бесчисленные мелкие столкновения, сохранившиеся лишь в местных хрониках: путаная, бесформенная череда разрозненных больших и малых сражений, боев и убийств.

Притом всякий раз с самого начала было ясно, чем все это кончится, все развивалось по одной и той же схеме, по­вторяясь с бесконечной монотонностью. Пять-шесть меся­цев гражданской войны 1919 г. так же трудно поддаются конкретному описанию, как и пять-шесть дней революции в ноябре 1918 г., копией которых они были. Тогда повсюду в Германии с небольшими местными отклонениями повторялась одна и та же картина, так было и сейчас; тогда беспрепятственная победа революции, теперь не беспре­пятственное, но неодолимое победное шествие контррево­люции. Разница была лишь в том, что тогда, в ноябре, события развивались с бешеной скоростью, а теперь двига­лись с мучительно медленной методичностью; тогда было пролито немного крови, а теперь она лилась потоками; тогда революция была стихийным, лишенным руководст­ва действием самих масс, которому с величайшим нежела­нием подчинились социал-демократические лидеры, позво­лившие поставить себя у власти, в то время как теперь контрреволюция была систематической, узаконенной, во­енной акцией, осуществляемой по приказу тех же социал-демократических лидеров.

И в этом нет никаких сомнений: инициатива в развя­зывании гражданской войны, принятие решения об этом и тем самым - если мыслить в этих категориях - «вина» за гражданскую войну принадлежит руководству социал-де­мократической партии, в особенности Носке и Эберту. Конечно, другая сторона иногда давала им повод для на­падения, но далеко не всегда. После январских событий в Берлине была только еще одна «вторая волна» револю­ции - Мюнхен в апреле, в остальном же Эберт и Носке с начала и до конца вели наступление. Для того чтобы по­нять происшедшее, надо, прежде всего, представить себе ход их мыслей.

При этом не стоит тратить много времени на Носке. Носке был примитивным насильником, признававшим в политике лишь простейшую формулу «друг.или врагами соответственно действовавшим простым методом: бить лю­бого врага, в любое время и всеми имеющимися средства­ми. Его последующие заявления, как и его дела, показы­вают, что это был человек неспособный к разносторонним оценкам, влюбленный в насилие, по своему складу он больше подходил национал-социалистам, чем социал-демо­кратам. Однако Носке не был «мозговым центром» граж­данской войны. Он был лишь правой рукой - или правым кулаком - Эберта. Именно Эберт та фигура, которая по­зволяет что-то понять.

Эберт не был нацистом, даже в своем подсознании, и не был лишен аналитических способностей. Он искренне считал себя социал-демократом и по-своему даже другом рабочих. Его цели были целями предвоенной СДПГ, сформулированными его предшественниками: парламентаризация и социальная реформа. Но он не был революционе­ром. Революцию он считал «излишней» (его любимое сло­вечко) и незаконной. Он ненавидел ее «как грех». Все, че­го он действительно всегда хотел, было достигнуто в ок­тябре 1918 г., когда кайзер даровал власть парламенту и социал-демократы вошли в правительство. Все, что приба­вил к этому ноябрь 1918 г., было в его глазах глупостью, недоразумением и безобразием. А то, что он сам был вы­нужден на словах высказываться в поддержку революции, делало ее в его глазах еще менее привлекательной.

Эберт никогда не испытывал угрызений совести из-за того, что предал революцию, он скорее обижался на нее за то, что временами она вынуждала его вести двойную игру. Если он и испытывал угрызения совести, то только по отношению к старому строю, поскольку он какое-то время вынужден был строить из себя революционера. Но обстоя­тельства были сильнее и вынуждали его к притворству. Ему пришлось вступить в союз с «независимыми» и пойти на то, чтобы его власть была узаконена Советами, играть роль «народного уполномоченного». Все это было очень не­приятно, но не имело значения в его глазах. В душе он все время оставался наместником старого государства и старого парламентского большинства.

После того как 19 января 1919 г. выборы в Националь­ное собрание восстановили это прежнее большинство, су­ществовавшее в рейхстаге (СДПГ -38%, Центр-19, немецкая демократическая партия- 18%), Эберт вновь ощутил твердую почву под ногами. Благодаря этим выбо­рам для него все, что произошло между 9 ноября и 19 ян­варя, перестало существовать. Все революционные учреж­дения, возникшие в этот период, в особенности рабочие и солдатские Советы, потеряли в его глазах всякое право на существование, и он просто не мог понять, как они сами этого не видят. Но они, естественно, не видели этого, и по­этому, как он ни сожалел, их пришлось устранить с помо­щью силы. Эта совершенно искренняя, хотя и крайне субъ­ективная позиция Эберта стала причиной гражданской войны в Германии.

Насколько твердо Эберт был убежден в этом, видно на почти гротескном примере. Номинально высшим револю­ционным государственным органом, назначавшим, в част­ности, и правительство «народных уполномоченных», был Центральный Совет рабочих и солдатских Советов, из­бранный Всегерманским съездом Советов в Берлине. Этот Центральный Совет был образцом кротости и безынициа­тивности. Он состоял только из представителей СДПГ, ни разу не оказал Эберту даже малейшего сопротивления и активно помог ему удалить представителей НСДПГ из пра­вительства. После выборов он был готов передать свои полномочия Национальному собранию. Но даже этого Эберт ему не позволил, заявив, что передавать больше не­чего. Поскольку теперь избрано Национальное собрание, сказал Эберт, Центральный Совет должен просто помалки­вать, собрать вещички и исчезнуть. Из-за этого возник первый, и единственный серьезный конфликт между Эбертом и Центральным Советом, который, лишившись всякой власти, еще какое-то время влачил призрачное существо­вание. Этот гротескный эпизод, не имеющий политическо­го значения, проясняет политическую позицию Эберта: по его мнению, выборы в Национальное собрание, которое со своей стороны вскоре избрало его, Эберта, временным рейхспрезидентом, создали новую законность, являвшую­ся преемницей старой, существовавшей в октябре 1918 г. Все, что было между ними, стало сейчас, если уже не рань­ше, незаконным. Притом констатация этого имела обрат­ную силу. Революция была аннулирована в юридическом смысле. Теперь ей оставалось любезно самоликвидировать­ся и в фактическом плане. Рабочие и солдатские Советы должны были исчезнуть. Эберт искренне верил, что все это само собой разумеется.

Но Советы существовали и, естественно, смотрели на вещи совсем иначе. Для них революция не была аннулиро­вана ни в юридическом смысле, ни фактически. Для них она оставалась все еще единственным источником новой законности. «Мы можем приказать «народным уполномо­ченным» уйти, а не они нам», - так рассуждал даже крот­кий Центральный Совет, а местные Советы, в руках ко­торых повсюду все еще находилась власть на местах, сна­чала были склонны отвечать на требование Эберта горь­ким смехом. Они чувствовали поддержку рабочих масс. Эти массы большей частью состояли из демобилизованных солдат, которые еще не забыли войны, и почти у каждого из них дома была винтовка. Оружия и патронов сразу по­сле войны в Германии было в избытке. Кто осмелился бы приказать победоносному вооруженному народу разойтись по домам, словно группе школьников после глупой продел­ки? Позднее председатель лейпцигского рабочего Совета Курт Гейер писал печально и самокритично: «Обладание властью на местах полностью затемнило радикальным мас­сам понимание действительного соотношения сил в стра­не».

Но не только «радикальные массы», сами Советы, вклю­чая участвовавших в них умеренных представителей СДПГ, совершенно не понимали, как можно было вдруг объявить революцию не состоявшейся. Конечно, теперь было Национальное собрание, выборы в которое были про­ведены по решению самого съезда Советов. Но, принимая такое решение, съезд и не помышлял ликвидировать этим революцию. Наоборот, в глазах Советов Национальное со­брание был обязано своим существованием только реше­нию съезда Советов о выборах, которое и придавало собра­нию законный характер. У него были совершенно кон­кретные задачи: принять конституцию и издавать законы, утверждать бюджет, контролировать деятельность правительства. Но отнюдь не имелось в виду делать его всесиль­ным, тем более оно не могло аннулировать революцию. Советы по-прежнему считали себя законными государст­венными органами, созданными революцией и существо­вавшими рядом с ним так же, как прежде рядом с кайзе­ровским рейхстагом имелись органы власти земель и об­щин. Ведь до ноября 1918 г. существовал избранный на основе всеобщих выборов парламент в государстве, кото­рое было классовым государством. Так должно было оста­ваться и теперь, и только вместо дворян и богачей рево­люция сделала господствующим классом рабочих и солдат. Так представляли себе положение Советы. Солдатские Советы все еще претендовали на осуществление дисципли­нарной власти в войсках, а рабочие Советы все еще счита­ли себя - в силу революционного права - решающим руководителем государственного аппарата. И когда это положение стали оспаривать, был поставлен вопрос о власти.

Наиболее ясно это высказал Носке.21 января он заявил на заседании кабинета; «Правительству необходимо придать авторитет путем создания средств власти. В тече­ние недели были сформированы войска численностью двадцать две тысячи человек. По этому несколько изменился

тон разговора с солдатскими Советами. Прежде солдатские Советы были фактором власти, а теперь этим фактором стали мы . В тот же день Носке пригрозил представителям солдатского Совета 7-го армейского корпуса в Мюнстере, заявившим протест против восстановления знаков раз­личия в армии и вербовки в добровольческие отряды: «Вы неправильно понимаете полномочия вашего солдатского Совета. В ближайшие дни мы заставим вас это понять. Все будет по-другому! Правительство не собирается терпеть ваших действий и вмешается, как оно уже сделало это в других местах». Последняя фраза явно была намеком на январские события в Берлине и убийство Либкнехта и Розы Люксембург.

И правительство действительно вскоре «вмешалось» - сначала в Бремене, затем в Рурской области, потом в Тю­рингии и т. д. В начале февраля гражданская война по­степенно распространилась по всей Германии. Поводы для вмешательства были различными. В большинстве случаев они имели непосредственно военный характер; саботаж вербовки в добровольческие отряды, отказ солдатских Со­ветов восстановить знаки различия и воинского привет­ствия (они ссылались при этом на решение Всегерманского съезда Советов, которое Эберт и Носке практически отменили уже 19 января), иногда забастовки или волне­ния на местах.

В действительности же речь повсюду шла об одном - о существовании рабочих и солдатских Советов и тем са­мым о законности революции. Генерал Меркер, команду­ющий ландъегерским корпусом, который по велению Нос­ке стал «покорителем городов», заявил об этом вполне откровенно: «В борьбе правительства против леворадикалов речь шла исключительно о сохранении политической власти. Ради этой чисто политической цели были исполь­зованы войска как средство власти для стабилизации внут­ренней политики. Однако слабость правительства не позво­ляла открыто заявить об этом. Оно боялось четко опреде­лить свою позицию и признать, что добровольческие отря­ды служат для ликвидации власти Советов там, где она еще сохранялась. В конечном счете только это имело зна­чение. Правительство нашло выход из положения, делая вид, будто поводом для вмешательства являются военные дела. Мне была не по душе эта нечестность. Я увереннее чувствовал бы себя перед руководителями рабочих, если бы мог прямо заявить им: «Мое прибытие означает борьбу против власти Советов, к которой вы стремитесь, и про­тив господства вооруженного пролетариата».

Меркер был крайне консервативным, даже реакцион­ным офицером, но офицером старой школы, привыкшим к дисциплине и послушанию, а его ландъегерский корпус, по крайней мере, в гражданской войне 1919 г., был в из­вестном смысле лоялен и надежен в отношении правитель­ства. Этого нельзя сказать о большинстве других добро­вольческих отрядов, которые в лихорадочной спешке фор­мировались за месяцы гражданской войны. К ее концу насчитывалось шестьдесят восемь официальных добро­вольческих отрядов, в которых, по данным Носке, состояло почти четыреста тысяч человек. Каждый из бойцов давал клятву верности своему командиру, то есть, по словам Носке, соблюдался почти тот же ритуал, «как и во время Валленштейна». Самое примечательное, что ни Эберт, ни Носке ничего особенного в этом не видели, во всяком слу­чае, не находили причин для беспокойства. Еще большее удивление, чем беспощадная жестокость, с которой они подавляли революционеров, приведших их к власти, вызы­вает та близорукость и беззаботность, с которой они воо­ружили своих смертельных врагов справа и приучили их к вкусу крови.

Ведь в том, что касалось политических взглядов подав­ляющего большинства командиров этих добровольческих отрядов и их солдат, с самого начала не могло быть ни малейших сомнений. «Было бы крайним преувеличени­ем, - писал тогдашний лейтенант гвардейской кавалерий­ской стрелковой дивизии фон Эртцен, - утверждать, буд­то офицеры, находившиеся в отеле «Эден», испытывали симпатию к членам правительства того времени». Это дей­ствительно было бы преувеличением. Так, полковник Рейнгард - позднее командир этой дивизии, приобретший известность в качестве «освободителя» или, вернее, палача Берлина, - еще в рождественские дни 1918 г. говорил о «социал-демократическом шабаше ведьм», а позднее в об­ращении к своим войскам назвал правительство, на служ­бе которого они состояли, «отребьем». Командир «Сталь­ного отряда» капитан Генглер 21 января 1919 г. записал в дневнике о правительстве Эберта: «Придет день, когда Я рассчитаюсь с этим правительством и сорву маску со всей этой жалкой, подлой своры». Подполковник Гейнц, другой известный командир добровольческого отряда, заявил спустя пару месяцев: «Это государство, порожденное мятежом, всегда будет нашим врагом независимо от того, кто будет его возглавлять и какая конституция будет при­нята... За империю! За народ! Война правительству! Смерть демократической республике!» А фон Гейдебрек, тогда командир добровольческого отряда «Оборотень», а затем один из высших руководителей СА и, в конце концов, вместе со своим начальником Ремом расстрелянный Гитле­ром 30 июня 1934 г., говорил: «Война государству Вейма­ра и Версаля! Война ежедневно и любыми средствами! Насколько я люблю Германию, настолько я ненавижу рес­публику 9 ноября!»

Так думали командиры тех четырехсот тысяч человек, которых вооружили и направили против рабочих Эберт и Носке, которым они доверили защиту буржуазной респуб­лики, а также собственную судьбу. Что касается Носке, который, в сущности, имел с ними немало общего и в тече­ние последующего года порой носился с мыслью, чтобы с их помощью стать диктатором, это еще в какой-то степени понятно. Что же касается Эберта, то у него проявились поразительные ограниченность и тупость. Ведь Эберт меч­тал не о государстве эсэсовцев, а о буржуазно-парламент­ской демократии, совместном правлении социал-демокра­тов и средней буржуазии, о спокойствии, порядке и поря­дочности, о государстве средних слоев, в котором учиты­вались бы также и интересы рабочих. И для того, чтобы создать его, он спустил на рабочих дикую свору, которой уже тогда были присущи почти все черты будущих голо­ворезов СА и СС, многие из которых позднее лично сыгра­ли роль в захвате Гитлером власти. Кроме Гейдебрека, в хронике гражданской войны 1919 г. всплывают уже, на­пример, имена Зельдте и фон Эппа, из которых один позд­нее стал министром в правительстве Гитлера, а другой - его наместником в Баварии.

Совершенно очевидно, что Эберт не мог постичь сущ­ности этих предшественников нацизма. Он видел справа от себя лишь вежливых, культурных, состоятельных лю­дей, и у него никогда не было иной цели, кроме как до­биться, чтобы и он, и его СДПГ были признаны этими людьми в качестве равноправных партнеров, способных к совместному правлению. А разве эта цель не была достиг­нута с октября 1918 г.? Разве сам Людендорф не признал в конце концов и даже не приказал (хотя, к сожалению, лишь в час поражения) осуществить парламентаризацию с участием социал-демократов в правительстве, к чему Эберт стремился на протяжении всей войны? Что это могло быть ловушкой, подобная мысль ни разу не возник­ла у Эберта, как и мысль о том, что революция, которая в ноябре укрепила тылы созданого в октябре правитель­ства, была его единственным шансом вырваться из этой ловушки. Он видел лишь почетное поручение стать спаси­телем буржуазного государства в час беды. Этому пору­чению он в душе всегда оставался верея и не ждал справа ничего, кроме благодарности. Единственными врагами справа, как он считал, могли быть монархисты (монархию он, к сожалению, уже не мог спасти), но бойцы доброволь­ческих отрядов монархистами отнюдь не были. То, к чему они стремились, за что боролись и даже убивали, было всем, чем угодно, но не монархией! Это было нечто такое, что лишь позднее было облечено в слова, и сделал это человек, который был тогда еще мелким шпиком бавар­ского рейхсвера в Мюнхене.

Его дух, позднее нашедший свое выражение в концен­трационных лагерях и командах смерти, уже в 1919 г. овладел, еще не будучи ясно выраженным, войсками контр­революции, которую призвал Эберт и возглавил Носке. Революция 1918 г. была добродушной, контрреволюция - жестокой. Можно признать, что ей пришлось драться за свою победу, в чем не было нужды у революции, и что дру­гая сторона тоже допускала случаи жестокости и грубо­сти, без чего не обходится ни одна, гражданская война. Но бросаются в глаза два моментам. Почти повсюду дис­циплинированные и хорошо вооруженные правительствен­ные войска с самого начала намного превосходили набран­ные в спешке и вооруженные лишь винтовками рабочие отряды местных Советов, и поэтому уже в боях потери были весьма неравными. Кроме того, действительно ужас - полевые суды, массовые расстрелы без суда, пыт­ки и избиения, - как правило, начинался уже после побе­ды правительственных войск, когда им нечего было боять­ся и можно было свирепствовать без помех. Во многих городах Германии творились в то время страшные дела, хотя об этом и не сообщает ни один учебник истории.

Правда, не для всех контрреволюция была ужасом, не­которые видели в ней спасение и избавление. Если в рабо­чих кварталах захваченных добровольческими отрядами городов царил страх или скрытая ярость, на занятых с боем улицах не было ни души, а офицеры, в одиночку по­являющиеся на «оккупированной территории», рисковали подвергнуться нападению и линчеванию, то в районах, где жила буржуазия, «освободителей» встречали с благодар­ностью и восторгом: пиво, шоколад, сигареты, девушки, посылающие воздушные поцелуи, и дети, размахивающие черно-бело-красными флажками. Эта гражданская вой­на, как и другие гражданские войны, была войной классов. Своеобразие состояло лишь в том, что войну против рабо­чего класса в данном случае вело социал-демократическое правительство.

Как и всякая гражданская война, эта война по мере своего развертывания вызывала эскалацию террора. Вна­чале в Бремене и Средней Германии все обошлось еще сравнительно сносно. В Рурской области, где стихийные бои продолжались в течение нескольких педель после окончания главных боев в феврале, уже имело место мно­го отвратительных эпизодов. Ужасное произошло в Бер­лине, где в марте войска Носке под командованием пол­ковника Рейнгарда перешли в наступление, имея в виду двойную задачу: захват рабочих кварталов на востоке и севере города, до которых не дошли руки в январе, и разо­ружение ненадежных частей берлинского гарнизона, участ­вовавших в ноябре в революции. Здесь в первую очередь речь шла о Народной морской дивизии. Чудовищный эпи­зод из этой главы революции вошел во все учебники исто­рии. Когда матросы Народной морской дивизии явились по вызову и без оружия в административное здание на Францёзишештрассе, чтобы получить увольнительные до­кументы и причитающееся денежное довольствие (в На­родной морской дивизии всегда в той или иной форме вставал вопрос о жалованье), тридцать из них без всякого основания и предупреждения были схвачены, выведены во двор, поставлены к стенке и расстреляны.

Но эти тридцать матросов были лишь частицей тех, кто был казнен в Берлине. Носке, безусловно, не преувеличи­вая, считает, что их было «около тысячи двухсот». Он сам отдал безжалостный приказ: «Каждый, кто будет задержан с оружием в руках в борьбе против правительственных войск, должен быть немедленно расстрелян». Полковник Рейнгард дал этому приказу еще более широкое толкова­ние: «Все жители домов, из которых велась стрельба по 174

войскам, должны быть выведены на улицу независимо от того, признают они себя виновными или нет. В их отсут­ствие в домах должны проводиться обыски. Подозритель­ные личности, у которых будет найдено оружие, подле­жат расстрелу». Следует представить себе перенаселенные рабочие казармы на востоке Берлина. О том, что в соответ­ствии с этим приказом происходило 11, 12 и 13 марта 1919 г. на улицах в районе Александерплац и Берлин-Лихтенберга, имеются свидетельства, о которых лучше умолчать.

Уже во время мартовских боев в Берлине в отдельных местах отчаяние вело к безнадежному сопротивлению с такой степенью озлобленности, которая до этого не встре­чалась в ходе гражданской войны в Германии. Но мартов­ские бои в Берлине еще не были апогеем этой кровавой войны. Им месяцем позже стал Мюнхен.

Мы понесли сразу две тяжких потери, кᴏᴛᴏᴩые сливаются в одну величайшую утрату. Из наших рядов выбиты два вождя, имена кᴏᴛᴏᴩых навсегда занесены в великую книгу пролетарской революции: Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Стоит заметить, что они погибли. Стоит заметить, что они убиты. Их больше с нами нет!

Имя Карла Либкнехта, известное и ранее, получило сразу мировое значение с первых месяцев страшной европейской бойни. Стоит заметить, что оно прозвучало, как имя революционной чести, как залог грядущей победы. В те первые недели, когда германский милитаризм справлял ϲʙᴏи первые оргии, праздновал ϲʙᴏи первые бешеные победы; в те недели, когда немецкие полки наступали через Бельгию, сметая, как карточные домики, бельгийские крепости; когда немецкие пушки в 420 миллиметров, казалось, угрожали поработить и подчинить Вильгельму всю Европу; в те дни и недели, когда официальная германская социал-демократия, во главе со ϲʙᴏим Шейдеманом и ϲʙᴏим Эбертом*58, склонила патриотические колени перед германским милитаризмом, кᴏᴛᴏᴩому - тогда казалось - покорялось все: и внешний мир - растоптанная Бельгия, Франция с ее захваченным немцами севером, - и внутренний мир: не только германское юнкерство, не только германская буржуазия, не только шовинистическое мещанство, но и официально признанная партия немецкого рабочего класса - в те черные, страшные, подлые дни раздался в Германии мятежный голос протеста, возмущения, проклятия - то был голос Карла Либкнехта. И он прозвучал на весь мир!

Во Франции, где настроение широких масс находилось тогда под гнетом германского нашествия; где правящая партия французских социал-патриотов возвещала пролетариату необходимость борьбы не на жизнь, а на смерть, - как же иначе, раз в Германии "весь народ" стремится захватить Париж! - даже во Франции голос Либкнехта прозвучал предостерегающе и отрезвляюще, разрывая преграды лжи, клеветы и паники. Чувствовалось, что одинокий Либкнехт демонстрирует задушенную массу.

Он, впрочем, на самом деле и тогда уже не был одинок, так как рука об руку с ним с первого дня войны выступала мужественная, непоколебимая, героическая Роза Люксембург. Бесправие германского буржуазного парламентаризма не давало ей возможности ϲʙᴏй протест бросить с парламентской трибуны, как сделал Либкнехт, - оттого ее меньше было слышно. Но доля ее в пробуждении лучших элементов германского рабочего класса никак не меньше доли ее соратника в борьбе и в смерти, Карла Либкнехта. Эти два борца, столь различные по натуре и столь близкие в то же время, дополняли друг друга, шли неуклонно к общей цели, нашли одновременно смерть и совместно входят в историю.

Карл Либкнехт представлял собой подлинное и законченное воплощение несгибаемого революционера. Вокруг его имени создавались за последние дни и месяцы его жизни неисчислимые легенды, бессмысленно злобные - через буржуазную печать, героические - в молве рабочих масс.

В личной жизни Карл Либкнехт был, - увы, уже только был! - воплощением доброты, простоты и братства. Впервые я встретился с ним свыше пятнадцати лет тому назад. Это был обаятельный человек, внимательный и участливый. Можно сказать, что его характеру ϲʙᴏйственна была почти женственная мягкость, в лучшем смысле ϶ᴛᴏго слова. А на ряду с ϶ᴛᴏй женственной мягкостью его отличал исключительный закал революционной воли, способность бороться во имя того, что он считал правдой и истиной, до последней капли крови. Его духовная самостоятельность проявлялась уже в молодости, когда он отваживался не раз отстаивать ϲʙᴏе мнение против непререкаемого бебелевского авторитета. Важно знать, что большим мужеством отличалась его работа среди молодежи, его борьба против гогенцоллернской военщины. Наконец, подлинную меру ϲʙᴏю он обнаружил, когда возвысил ϲʙᴏй голос против сплоченной воинствующей буржуазии и предательской социал-демократии в германском рейхстаге, где вся атмосфера была насыщена миазмами шовинизма. Стоит сказать - полную меру ϲʙᴏей личности он обнаружил, будучи солдатом, когда на Потсдамской площади Берлина он поднял знамя открытого восстания против буржуазии и ее милитаризма. Либкнехт был арестован. Тюрьма и каторга не сломили его духа. В ϲʙᴏей камере он ждал и уверенно предвидел. Оϲʙᴏбожденный революцией в ноябре прошлого года, Либкнехт сразу стал во главе лучших, наиболее решительных элементов германского рабочего класса. Спартак оказался в рядах спартаковцев и погиб с их знаменем в руках.

Имя Розы Люксембург менее известно в других странах, да и у нас, в России. Но можно сказать с полной уверенностью, что ϶ᴛᴏ была фигура отнюдь не меньшая, чем Карл Либкнехт. Маленького роста, хрупкая, болезненная, с благородным очерком лица, с прекрасными глазами, излучавшими ум, она поражала мужеством ϲʙᴏей мысли. Методом марксизма она владела, как органами ϲʙᴏего тела. Можно сказать, что марксизм вошел к ней в кровь.

Я сказал, что данные два вождя, столь разные по природе, дополняли друг друга. Я хочу ϶ᴛᴏ подчеркнуть и пояснить. В случае если несгибаемому революционеру, Либкнехту, была ϲʙᴏйственна женственная мягкость в личном обиходе, то ϶ᴛᴏй хрупкой женщине была ϲʙᴏйственна мужественная сила мысли. Фердинанд Лассаль когда-то говорил о физической силе мысли, о том повелительном ее напряжении, когда она как бы преодолевает материальные препятствия на ϲʙᴏем пути. Вот такое именно впечатление вы получали, беседуя с Розой, читая ее статьи, или слушая ее, когда она говорила с трибуны против ϲʙᴏих врагов. А у нее было много врагов! Помню, как на партейтаге, кажется, в Иене, ее высокий, напряженный, как струна, голос прорезывал бурные протесты баварских, баденских и иных оппортунистов. Как они ненавидели ее! И как она их презирала! Маленького роста и хрупкого сложения, она возвышалась на трибуне съезда, как воплощенная мысль пролетарской революции. Силой ϲʙᴏей логики, могуществом ϲʙᴏего сарказма она заставляла молчать самых заклятых ϲʙᴏих противников. Роза умела ненавидеть врагов пролетариата и именно по϶ᴛᴏму умела возбуждать их ненависть к себе. Стоит заметить, что она была отмечена ими заранее.

С первого дня, нет, с первого часа войны Роза Люксембург открыла кампанию против шовинизма, против патриотического блудословия, против шатаний Каутского и Гаазе, против центристской бесформенности - за революционную самостоятельность пролетариата, за интернационализм, за пролетарскую революцию.

Да, они дополняли друг друга!

Силою теоретической мысли, способностью обобщения Роза Люксембург на целую голову превосходила не только противников, но и соратников. Это была гениальная женщина. Ее стиль - напряженный, точный, сверкающий, беспощадный - был и останется навсегда верным зеркалом ее мысли.

Либкнехт не был теоретиком. Это был человек непосредственного действия. Натура импульсивная, страстная, он обладал исключительной политической интуицией, чутьем массы и обстановки, наконец, несравненным мужеством революционной инициативы.

Анализа внутренней и международной обстановки, в какой оказалась Германия после 9 ноября 1918 г.*59, равно как и революционного прогноза можно и должно было ждать прежде всего от Розы Люксембург. Призыв к непосредственному действию, и - в известный момент - к вооруженному восстанию исходил бы, вероятно, прежде всего от Либкнехта. Стоит заметить, что они, данные два борца, как нельзя лучше дополняли друг друга.

Едва Люксембург и Либкнехт вышли из тюрьмы, как они взяли друг друга за руки, ϶ᴛᴏт неутомимый революционер и эта несгибаемая революционерка, и пошли вместе, во главе лучших элементов германского рабочего класса, - навстречу новым боям и испытаниям пролетарской революции. И на первых шагах ϶ᴛᴏго пути предательский удар сразил обоих в один и тот же день.

Поистине реакция не могла выбрать более достойных жертв. Какой меткий удар! И немудрено: реакция и революция хорошо знали друг друга, ибо реакция воплотилась на ϶ᴛᴏт раз в лице бывших вождей бывшей партии рабочего класса, Шейдемана и Эберта, имена кᴏᴛᴏᴩых останутся навсегда записанными в черную книгу истории, как позорные имена ответственных организаторов ϶ᴛᴏго предательского убийства.

Правда, мы получили официальное германское сообщение, кᴏᴛᴏᴩое изображает убийство Либкнехта и Люксембург, как случайность, как уличное "недоразумение", обусловленное, может быть, недостаточной бдительностью караула перед лицом разъяренной толпы. Назначено даже судебное расследование по ϶ᴛᴏму поводу. Но мы с вами слишком хорошо знаем, как производится реакцией постановка такого рода "стихийных" натисков на революционных вождей; мы хорошо помним июльские дни, пережитые нами здесь, в стенах Петрограда; мы слишком хорошо помним, как черносотенные банды, призванные Керенским и Церетели для борьбы против большевиков, планомерно громили рабочих, избивали их вождей, расправлялись с отдельными рабочими на улицах. Имя рабочего Воинова, убитого в порядке "недоразумения", памятно большинству из вас. В случае если мы тогда сохранили Ленина, то только потому, что он не оказался в руках разъяренных черносотенных банд. Тогда находились среди меньшевиков и эсеров благочестивые люди, возмущавшиеся тем, что Ленин и Зиновьев, против кᴏᴛᴏᴩых выдвинуты обвинения в том, что они немецкие шпионы, не будут на суд, ɥᴛᴏбы опровергнуть клевету. Им ϶ᴛᴏ ставилось в особую вину. На какой суд? На тот суд, по дороге к кᴏᴛᴏᴩому Ленину учинили бы "побег", как учинили его Либкнехту, и если Ленин был бы застрелен или заколот, официальное сообщение Керенского и Церетели гласило бы, что вождь большевиков при попытке побега был убит караулом. Нет, сейчас, после страшного берлинского опыта, мы имеем десятикратное основание быть довольными, что Ленин не предстал в то время на шемякин суд, а тем более - на бессудную расправу.

Но Роза и Карл не скрылись. Вражья рука держала их крепко. И эта рука задушила их. Какой удар! Какое горе! И какое предательство! Лучших вождей германской коммунистической партии больше нет, - нет в живых наших великих соратников. А их убийцы стоят под знаменем социал-демократической партии, имеющей наглость вести ϲʙᴏю родословную не от кого другого, как от Карла Маркса! Какое извращение! Какое издевательство! Только подумайте, товарищи, что "марксистская" германская социал-демократия, руководительница Второго Интернационала, и есть та партия, кᴏᴛᴏᴩая предавала интересы рабочего класса с первых дней войны, кᴏᴛᴏᴩая поддерживала разнузданный германский милитаризм в дни разгрома Бельгии и захвата северных провинций Франции; та партия, кᴏᴛᴏᴩая предавала Октябрьскую революцию германскому милитаризму в дни Брестского мира; та партия, вожди кᴏᴛᴏᴩой, Шейдеман и Эберт, организуют ныне черные банды для убийства героев Интернационала, Карла Либкнехта и Розы Люксембург!

Какое чудовищное историческое извращение! Оглядываясь назад, вглубь веков, находишь некᴏᴛᴏᴩое подобие с исторической судьбой христианства. Евангельское учение рабов, рыбаков, тружеников, угнетенных, всех придавленных рабским обществом к земле, ϶ᴛᴏ исторически возникшее учение бедноты было затем захвачено монополистами богатства, королями, аристократами, митрополитами, ростовщиками, патриархами, банкирами, римским папой, - и стало идейным покровом их преступлений. Нет, однако, никакого сомнения в том, что между учением первобытного христианства, каким оно вышло из сознания низов, и между официальным католицизмом или православием далеко еще нет той пропасти, как между учением Маркса, кᴏᴛᴏᴩое есть сгусток революционной мысли и революционной воли, и между теми презренными отбросами буржуазных идей, кᴏᴛᴏᴩыми сейчас живут и торгуют Шейдеманы и Эберты всех стран. Через посредство вождей социал-демократии, буржуазия сделала попытку ограбить духовное достояние пролетариата и знаменем марксизма прикрыть ϲʙᴏю разбойничью работу. Но хочется надеяться, товарищи, что ϶ᴛᴏ гнусное преступление будет последним в счете Шейдеманов и Эбертов. Многое терпел пролетариат Германии со стороны тех, кᴏᴛᴏᴩые были поставлены в его главе; но ϶ᴛᴏт факт не пройдет бесследно. Кровь Карла Либкнехта и Розы Люксембург вопиет. Кстати, эта кровь заставит заговорить мостовые Берлина, камни той самой Потсдамской площади, на кᴏᴛᴏᴩой Либкнехт первым поднял знамя восстания против войны и капитала. И днем раньше или позже на улицах Берлина будут из данных камней воздвигнуты баррикады против вернейших холопов и цепных собак буржуазного общества, против Шейдеманов и Эбертов!

Сейчас палачи задавили в Берлине движение спартаковцев, германских коммунистов. Стоит заметить, что они убили двух лучших вдохновителей ϶ᴛᴏго движения, и, быть может, сегодня они еще празднуют победу. Но настоящей победы тут нет, потому что не было еще прямой, открытой и полной борьбы; еще не было восстания германского пролетариата во имя завоевания политической власти. Это была только могучая рекогносцировка, глубокая разведка в лагерь расположения противника. Разведка предшествует сражению, но ϶ᴛᴏ еще не сражение. Германскому пролетариату необходима была эта глубокая разведка, как она необходима была нам в июльские дни. Несчастие в том, что в разведке пали два лучших военачальника. Это жестокий урон, но ϶ᴛᴏ не поражение. Битва еще впереди.

Смысл того, что происходит в Германии, мы поймем лучше, если оглянемся на собственный вчерашний день. Вы помните ход событий и их внутреннюю логику. В конце февраля, по старому стилю, народные массы сбросили царский трон. Первые недели настроение было такое, как будто главное уже совершено. Новые люди, кᴏᴛᴏᴩые выдвинулись из оппозиционных партий, никогда у нас не стоявших у власти, первое время пользовались доверием или полудоверием народных масс. Но ϶ᴛᴏ доверие стало скоро давать щели и трещины. Петроград оказался и на втором этапе революции во главе, как ему и надлежало быть. В июле, как и в феврале, он был ушедшим далеко вперед авангардом революции. И ϶ᴛᴏт авангард, призывавший народные массы к открытой борьбе против буржуазии и соглашателей, тяжкой ценой заплатил за произведенную им глубокую разведку.

В июльские дни питерский авангард сшибся с правительством Керенского. Это не было еще восстание, каким мы с вами его проделали в октябре. Это была авангардная стычка, в историческом смысле кᴏᴛᴏᴩой широкие массы провинции еще не отдавали себе полного отчета. Петроградские рабочие в ϶ᴛᴏм столкновении обнаружили перед народными массами не только России, но и всех стран, что за Керенским нет никакой самостоятельной армии; что те силы, кᴏᴛᴏᴩые стоят за ним, будут силами буржуазии, белой гвардии, контрреволюции.

Мы тогда, в июле, потерпели поражение. Товарищ Ленин должен был скрываться. Некᴏᴛᴏᴩые из нас сидели в тюрьмах. Наши газеты были задушены. Петроградский Совет был взят в тиски. Типографии партии и Совета были разгромлены, рабочие здания и помещения опечатаны, всюду царил разгул черной сотни. Происходило - другими словами - то самое, что происходит теперь на улицах Берлина. И тем не менее ни у кого из подлинных революционеров не было тогда и тени сомнения в том, что июльские дни - только вступление к нашему торжеству.

Сходная обстановка сложилась за последние дни и в Германии. Как и у нас Петроград, Берлин ушел вперед от остальных народных масс; как и у нас, все враги немецкого пролетариата вопили: нельзя оставаться под диктатурой Берлина; спартаковский Берлин изолирован; нужно созвать учредительное собрание и перенести его в более здоровый провинциальный город Германии из красного Берлина, развращенного пропагандой Карла Либкнехта и Розы Люксембург! - Все то, что врагами было проделано у нас, вся злостная агитация, вся низменная клевета, какую мы слышали здесь, все ϶ᴛᴏ - в переводе на немецкий язык - Шейдеманы и Эберты фабриковали и распространяли в Германии по адресу берлинского пролетариата и его вождей - Либкнехта и Люксембург. Правда, разведка берлинского пролетариата развернулась шире и глубже, чем у нас в июле, жертв там больше, потери значительнее, - все ϶ᴛᴏ верно. Но ϶ᴛᴏ объясняется тем, что германцы проделывают историю, кᴏᴛᴏᴩую мы один раз уже проделали; их буржуазия и военщина умудрены нашим июльским и октябрьским опытом. А главное, классовые отношения у них несравненно более определенные, чем у нас; имущие классы несравненно сплоченнее, умнее, активнее, а значит и беспощаднее.

У нас, товарищи, между февральской революцией и июльскими днями прошло четыре месяца; четверть года понадобилась пролетариату Петрограда, ɥᴛᴏбы почувствовать неотразимую потребность выйти на улицу и попробовать потрясти колонны, на кᴏᴛᴏᴩые опирался государственный храм Керенского и Церетели. После поражения июльских дней прошло снова четыре месяца, пока тяжелые резервы провинции подтянулись к Петрограду, и мы могли с уверенностью в победе объявить прямое наступление на твердыни частной собственности в октябре 1917 г.

В Германии, где первая революция, свалившая монархию, разыгралась исключительно в начале ноября, в начале января уже происходят наши июльские дни. Не означает ли ϶ᴛᴏ, что немецкий пролетариат в ϲʙᴏей революции живет по сокращенному календарю? Там, где нам нужно было четыре месяца, ему нужно два. И можно надеяться, что ϶ᴛᴏт же масштаб сохранится и дальше. Может быть, от немецких июльских дней до немецкого Октября пройдет не четыре месяца, как у нас, а меньше - может быть, окажется достаточным двух месяцев, и даже менее того. Но как бы ни пошли дальше события, одно несомненно: те выстрелы, кᴏᴛᴏᴩые посланы были в спину Карлу Либкнехту, могучим эхом отдались во всей Германии. И ϶ᴛᴏ эхо похоронным звоном прозвучало в ушах Шейдеманов и Эбертов, германских и иных.

Здесь, вот, пели реквием Карлу Либкнехту и Розе Люксембург. Вожди погибли. Живыми мы их не увидим никогда. Но многие ли из вас, товарищи, видали их когда-либо живыми? Ничтожное меньшинство. И тем не менее, Карл Либкнехт и Роза Люксембург неотлучно жили среди вас последние месяцы и годы. На собраниях, на съездах вы выбирали Карла Либкнехта почетным председателем. Его самого здесь не было, ему не удалось попасть в Россию, - и все же он присутствовал в вашей среде, сидел, как почетный гость, за вашим столом, как ϲʙᴏй, как близкий, как родной, - ибо имя его стало не простым названием отдельного человека, - нет, оно стало для нас обозначением всего лучшего, мужественного, благородного, что есть в рабочем классе. Когда любому из нас нужно было представить себе человека, беззаветно преданного угнетенным, закаленного с ног до головы, человека, кᴏᴛᴏᴩый не склонял никогда знамени перед врагом, мы сразу называли Карла Либкнехта. Стоит заметить, что он навсегда вошел в сознание и память народов героизмом действия. В остервенелом лагере врагов, когда победоносный милитаризм все смял и подавил, когда все, кому надлежало протестовать, молчали, когда, казалось, нигде не было отдушины, - он, Либкнехт, возвысил ϲʙᴏй голос борца. Стоит заметить, что он сказал: вы, правящие насильники, военные мясники, захватчики, вы, услужающие лакеи, соглашатели, вы топчете Бельгию, вы громите Францию, вы весь мир хотите задавить, вы думаете, что нет на вас управы, - а я вам заявляю: мы, немногие, не боимся вас, мы объявляем вам войну, и, пробудив массы, мы эту войну доведем до конца! - Вот эта отвага решения, вот ϶ᴛᴏт героизм действия делают для мирового пролетариата образ Либкнехта незабвенным.

А рядом с ним стоит Роза, по духу равная ему воительница мирового пролетариата. Их трагическая смерть - на боевых постах - сочетает их имена особой, навеки несокрушимой связью. Отныне они всегда будут называться рядом: Карл и Роза, Либкнехт и Люксембург!

Вы знаете, на чем основаны легенды о святых, об их вечной жизни? На потребности людей сохранить память о тех, кᴏᴛᴏᴩые стояли во главе их, кᴏᴛᴏᴩые так или иначе руководили ими; на стремлении увековечить личность вождей в ореоле святости. Нам, товарищи, не нужно легенд, не нужно превращения наших героев в святых. Нам достаточно той действительности, в кᴏᴛᴏᴩой мы живем сейчас, так как эта действительность сама по себе легендарна. Стоит заметить, что она пробуждает чудодейственные силы в душе массы и ее вождей, она создает прекрасные образы, кᴏᴛᴏᴩые возвышаются над всем человечеством.

Карл Либкнехт и Роза Люксембург - такие вечные образы. Мы ощущаем их присутствие среди нас с поразительной, почти физической непосредственностью. В ϶ᴛᴏт трагический час мы объединяемся духом с лучшими рабочими Германии и всего мира, повергнутыми страшной вестью в скорбь и траур. Мы здесь испытываем остроту и горесть удара наравне с нашими немецкими братьями. В скорби и трауре мы так же интернациональны, как и во всей нашей борьбе.

Либкнехт для нас не только немецкий вождь. Роза Люксембург для нас не только польская социалистка, кᴏᴛᴏᴩая встала во главе немецких рабочих. Нет, они оба для мирового пролетариата ϲʙᴏи, родные, с ними мы все связаны духовной, нерасторжимой связью. Стоит заметить, что они принадлежали до последнего издыхания не нации, а Интернационалу!

К сведению русских рабочих и работниц надо сказать, что Либкнехт и Люксембург стояли особенно близко к русскому революционному пролетариату и притом в самые трудные времена. Квартира Либкнехта была штаб-квартирой русских эмигрантов в Берлине. Когда надо было в немецком парламенте или в немецкой печати поднять голос протеста против тех услуг, кᴏᴛᴏᴩые германские властители оказывали русской реакции, мы обращались прежде всего к Карлу Либкнехту, и он стучался во все двери и во все черепа, в том числе и в черепа Шейдемана и Эберта, ɥᴛᴏбы заставить их протестовать против преступлений германского правительства. И мы неизменно обращались к Либкнехту, когда нужно было кому-либо из товарищей оказать материальную поддержку. Либкнехт был неутомим на службе Красного Креста русской революции.

На уже упомянутом съезде германской социал-демократии в Иене, где я присутствовал в качестве гостя, мне, по инициативе Либкнехта, предложено было президиумом выступить по поводу внесенной тем же Либкнехтом резолюции, клеймящей насилие царского правительства над Финляндией. Либкнехт с величайшей тщательностью готовился к собственному выступлению, собирал цифры, факты, подробно расспрашивал меня о таможенных взаимоотношениях между царской Россией и Финляндией. Но прежде чем дело дошло до выступления (я должен был говорить после Либкнехта), получилось телеграфное сообщение о киевском покушении на Столыпина. Отметим, что телеграмма эта произвела на съезд большое впечатление. Первый вопрос, кᴏᴛᴏᴩый возник у руководителей, был таков: удобно ли русскому революционеру выступать на немецком съезде в то время, как какой-то другой русский революционер совершил покушение на русского министра-президента? Кстати, эта мысль овладела даже Бебелем: старик, тремя головами выше остальных членов форштанда (ЦК), не любил все же "лишних" затруднений. Стоит заметить, что он сейчас же разыскал меня и подверг расспросам: что означает покушение? какая партия за него может быть ответственна? не думаю ли я, что в данных условиях ϲʙᴏим выступлением обращу на себя внимание немецкой полиции? - Вы опасаетесь, - спросил я осторожно старика, - что мое выступление может вызвать известные затруднения? - Да, - ответил мне Бебель, - признаюсь, я предпочел бы, ɥᴛᴏбы вы не выступали. - Разумеется, - ответил я, - в таком случае не может быть и речи о моем выступлении. - На ϶ᴛᴏм мы расстались.

Через минуту ко мне буквально-таки подбежал Либкнехт. Стоит заметить, что он был взволнован до последней степени. - Верно ли, что они вам предложили не выступать? - спросил он меня. - Да, - ответил я, - только что я условился на ϶ᴛᴏт счет с Бебелем. - И вы согласились? - Как же я мог не согласиться, - ответил я, оправдываясь, - ведь я здесь не хозяин, а гость. - Это возмутительно со стороны нашего президиума, ϶ᴛᴏ позорно, ϶ᴛᴏ неслыханный скандал, ϶ᴛᴏ презренная трусость! - и пр. и пр. Своему негодованию Либкнехт дал исход в ϲʙᴏей речи, где он нещадно громил царское правительство, наперекор закулисному предупреждению президиума, уговаривавшего его не создавать "лишних" осложнений в виде оскорбления царского величества.

Роза Люксембург с молодых годов стояла во главе той польской социал-демократии, кᴏᴛᴏᴩая теперь, вместе с так называемой левицей, т.-е. революционной частью польской социалистической партии, объединилась в коммунистическую партию. Роза Люксембург прекрасно говорила по-русски, глубоко знала русскую литературу, следила изо дня в день за русской политической жизнью, связана была теснейшими узами с русскими революционерами и любовно освещала в немецкой печати революционные шаги русского пролетариата. На ϲʙᴏей второй родине, Германии, Роза Люксембург, со ϲʙᴏйственным ей талантом, овладела в совершенстве не только немецким языком, но и законченным знанием немецкой политической жизни и заняла одно из самых выдающихся мест в старой, бебелевской социал-демократии.
Интересно отметить, что там она неизменно оставалась на крайнем левом крыле.

В 1905 году Карл Либкнехт и Роза Люксембург жили, в подлинном смысле слова, событиями русской революции. Роза Люксембург покинула в 1905 году Берлин для Не стоит забывать, что варшавы, - не как полька, а как революционерка. Оϲʙᴏбожденная из варшавской цитадели на поруки она нелегально приезжала в 1906 году в Петроград, где посещала, под чужим именем, в тюрьме некᴏᴛᴏᴩых из ϲʙᴏих друзей. Вернувшись в Берлин, она удвоила борьбу против оппортунизма, противопоставляя ему пути и методы русской революции.

Вместе с Розой мы пережили величайшее несчастье, какое обрушилось на рабочий класс: я говорю о постыдном банкротстве Второго Интернационала в августе 1914 года*60. Вместе с нею мы поднимали знамя Третьего Интернационала. И сейчас, товарищи, в той работе, кᴏᴛᴏᴩую мы совершаем изо дня в день, мы остаемся верны заветам Карла Либкнехта и Розы Люксембург; строим ли здесь, в еще холодном и голодном Петрограде, здание социалистического государства, - мы действуем в духе Либкнехта и Люксембург; подвигается ли наша армия на фронтах, - она кровью ϲʙᴏей защищает заветы Либкнехта и Люксембург. Как горько, что она не могла защитить их самих!

В Германии Красной армии нет, так как власть там еще в руках врагов. У нас армия уже есть, она крепнет и растет. А в ожидании того, когда под знаменами Карла и Розы сплотится армия германского пролетариата, каждый из нас сочтет ϲʙᴏим долгом довести до сведения нашей Красной армии, чем были Либкнехт и Люксембург, за что погибли, почему память их должна остаться священной для каждого красноармейца, для каждого рабочего и крестьянина.

Нестерпимо тяжек нанесенный нам удар. Но мы глядим вперед не только с надеждой, но и с уверенностью. Несмотря на то, что в Германии сейчас прилив реакции, мы ни на минуту не теряем уверенности в том, что там близок красный Октябрь. Великие борцы погибли не даром. Их смерть будет отомщена. Их тени получат удовлетворение. Обращаясь к данным дорогим теням, мы можем сказать: "Роза Люксембург и Карл Либкнехт, вас уже нет в кругу живущих; но вы присутствуете среди нас; мы ощущаем ваш могучий дух; мы будем бороться под вашим знаменем; наши боевые ряды будут овеяны вашим нравственным обаянием! И каждый из нас клянется, если придет час, и потребует революция - погибнуть, не дрогнув, под тем же знаменем, под кᴏᴛᴏᴩым погибли вы, друзья и соратники, Роза Люксембург и Карл Либкнехт!"

Архив 1919 г.

*58 Эберт, Фридрих (1871 - 1925) - бывший шорник, впоследствии президент германской буржуазной республики. Во время войны был вместе с Шейдеманом главным вдохновителем социал-патриотизма. В 1923 г. берлинские рабочие потребовали его исключения из партии и профсоюза, как врага рабочего класса. (См. подробн. т. XIII, прим. 10.)

*59 Революция 9 ноября 1918 г. в Германии - поражение германской армии и тяжелое экономическое положение страны вызвали мощное революционное движение среди рабочих и солдат. Непосредственным толчком к событиям 9 ноября 1918 г. послужило восстание матросов в Киле, начавшееся 2 ноября. Восставшие матросы отказались принимать участие в атаке на британский флот и организовали ϲʙᴏй совет. Восстание быстро распространилось по всей стране. Во всех городах стали стихийно возникать Советы Рабочих и Солдатских Депутатов.
Стоит отметить, что особенно крупного размаха движение достигло в Берлине, где с 5 ноября начинается и быстро разрастается забастовка рабочих. 9 ноября бастовал уже весь берлинский пролетариат. В ϶ᴛᴏт день рабочими была послана делегация во главе с Эбертом к Вильгельму II, кᴏᴛᴏᴩый, видя, что армия присоединилась к рабочим, отрекся от престола. На место низложенного гогенцоллернского правительства был образован "Совет Народных Уполномоченных", в состав кᴏᴛᴏᴩого вошло 6 человек: 3 социал-демократа - Эберт, Шейдеман и Ландсберг и 3 независимых - Гаазе, Дитман и Барт. Карл Либкнехт отказался войти в состав Совета Народных Уполномоченных, мотивируя ϲʙᴏй отказ нежеланием сотрудничать с реформистами. Совет Народных Уполномоченных был облечен всей полнотой государственной власти впредь до созыва I Всегерманского съезда Советов, кᴏᴛᴏᴩый был признан высшим законодательным органом Германии.

Гогенцоллернская монархия была свергнута восставшими рабочими, но предательская политика германской социал-демократии помешала пролетариату Германии использовать ноябрьскую революцию для овладения государственной властью.

*60 Постыдное банкротство II Интернационала в августе 1914 года.

II Интернационал, за 25 лет ϲʙᴏего существования (1889 - 1914), неоднократно обсуждал на ϲʙᴏих конгрессах вопрос о войне и об отношении к ней пролетариата. Рост сухопутных и морских вооружений делал очевидной для каждого неизбежность грядущей войны между великими державами Европы. Резолюции международных конгрессов говорят, что в случае, если буржуазные правительства обрушат на головы народов бедствия войны, Интернационал и его секции призовут рабочих всего мира бороться всеми находящимися в их распоряжении средствами против войны.

Вопрос о войне разбирался на Цюрихском и Штуттгартском конгрессах (см. прим. 41 и 6) Незадолго до начала мировой войны Базельский конгресс (24 - 25 ноября 1912 г.) в принятом им манифесте говорит:

"Конгресс поручает Международному Социалистическому Бюро с тщательным вниманием следить за событиями и при всяких условиях поддерживать сообщения и связь между пролетарскими партиями всех стран. Пролетариат сознает, что от него именно зависит в данный момент все будущее человечества, и он употребит всю ϲʙᴏю энергию для того, ɥᴛᴏбы помешать истреблению лучшего цвета всех народов, кᴏᴛᴏᴩым угрожают все ужасы бесчисленных кровопролитий, голода и болезней. Конгресс обращается к вам, пролетарии и социалисты всех стран, ɥᴛᴏбы в ϶ᴛᴏт решительный час вы не оставались безгласны. Высказывайте вашу волю повсюду и всеми способами. Выражайте всеми силами ваш протест в парламентах, объединяйтесь в манифестациях и массовых выступлениях, используйте все средства, кᴏᴛᴏᴩые предоставляет вам организация и мощь пролетариата, так, ɥᴛᴏбы правительства постоянно видели перед собой волю внимательного и деятельного рабочего класса, решительно настаивающего на сохранении мира".

Жорес в ϲʙᴏей речи на конгрессе сказал "что если наш манифест не предусматривает специального образа действий для всех возможных в будущем обстоятельств, то он вместе с тем ни одного из них не исключает". Не стоит забывать, что вальян добавил, что "в манифесте сохранены мысль и решимость прибегнуть к всеобщей забастовке и восстанию, как крайним мерам борьбы против войны". В том же духе говорили на конгрессе Гаазе, Кейр Гарди, Адлер и другие.

Еще 30 июля 1914 года, за несколько дней до начала войны, интернациональное социалистическое бюро постановило обязать пролетариат всех заинтересованных народов усилить их демонстрации против войны. "Немецкие и французские пролетарии - читаем мы в ϶ᴛᴏм постановлении - окажут на их правительства более энергичное давление, чем когда-либо... Пролетарии Великобритании и Италии, с ϲʙᴏей стороны, окажут поддержку данным усилиям, поскольку они могут. Конгресс, экстренно созываемый в Париже (конгресс предположено было созвать в Париже 9 августа для обсуждения вопроса - "Война и пролетариат") явится мощным выражением ϶ᴛᴏй воли мирового пролетариата, направленной на сохранение мира".

Германская социал-демократия, одна из основных партий II Интернационала, в воззвании, опубликованном 25 июля 1914 г., призывала рабочих к протесту против войны. Воззвание кончалось следующими словами: "отовсюду должен доноситься до ушей властителей крик: мы не хотим войны, долой войну. Да здравствует международное братство народов! "Vorvarts" - центральный орган германской социал-демократии - в номере от 25/VII, грозил, что "если дело дойдет до великого европейского сражения, то могут произойти весьма неожиданные вещи, кᴏᴛᴏᴩые могут затронуть то, что также в Германии причисляется "к священнейшим благам".

31 июля, в день объявления военного положения и стало быть, фактического начала военных действий, Комитет партии призывает рабочих "терпеливо ждать до конца", а 3/VIII, накануне созыва рейхстага, социал-демократическая фракция собралась на совещание и вынесла постановление:

9 августа, "Arbeiter-Zeitung" (Рабочая газета) - центральный орган австрийской социал-демократии - напечатала декларацию Гаазе под заголовком "За самостоятельность ϲʙᴏей страны и мир народов" и добавила, что "декларация вполне ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙует духу и настроению немецкой социал-демократии в Австрии".

Французская социалистическая партия, в передовой статье, помещенной в "Humanite" от 4/VIII, заявила:

"Палаты завтра или послезавтра должны будут произнести ϲʙᴏи решения, вотируя те кредиты, кᴏᴛᴏᴩых от них потребует правительство. Эти кредиты будут вотированы единогласно".

В заседании бельгийской палаты депутатов, происходившем 4 августа, после тронной речи короля Альберта, Не стоит забывать, что вандервельде сделал от имени социалистической фракции палаты следующее заявление:

"Наступил момент, когда социалисты выполнят ϲʙᴏй долг без всяких колебаний. Мы будем голосовать за все кредиты, кᴏᴛᴏᴩых потребует правительство для защиты нации".

Несколько позже отозвалась британская социалистическая партия. В статье "Война, тайная дипломатия и социал-демократия", напечатанной в "Justice", 13 августа 1914 г., говорилось:

"Самое большее, что можем сделать мы, как социал-демократы и как англичане, ϶ᴛᴏ употребить все наше влияние к установлению возможно скорее разумного мира, не стесняя при ϶ᴛᴏм усилий правительства, направленных к одержанию быстрой победы энергичными действиями на суше и на море".

Единственной партией, оставшейся верной заветам Интернационала была РСДРП(б) В заседании Думы, в кᴏᴛᴏᴩом обсуждался вопрос о доверии правительству и кредитах на войну, член Думы Хаустов от имени партии и думской фракции прочел декларацию, в кᴏᴛᴏᴩой говорилось, что настоящая война порождена политикой захватов, будет войной, ответственность за кᴏᴛᴏᴩую несут правящие всех воюющих теперь стран. После прочтения декларации, фракция покинула зал заседания и участия в голосовании кредитов не принимала. Вместе с фракцией покинули заседание и депутаты-трудовики.

Меньшевики и эсеры стали на позицию большинства социал-демократии Западной Европы. В наибольшей степени ярким документом, рисующим позицию наших социал-демократов, должен считаться "манифест" Плеханова (см. приложение N 2)

Все секции II Интернационала по вопросу о войне отказались от позиции классовой борьбы и стали на позицию единства интересов наций и обороны государства. Это означало банкротство II Интернационала, как международной организации рабочих.

Пролетариям всех стран.

Пролетарии! Товарищи!

Мы шлем Вам свой призыв в самую тяжкую для нас минуту, мы обращаемся к Вам, охваченные глубочайшею болью, мы говорим с Вами, оплакивая величайшую потерю, какая могла постигнуть нас.

Карла Либкнехта и Розы Люксембург нет больше в живых...

Помните ли Вы, французские товарищи, тот день, когда у Вас похитили Жана Жореса? Только слепое безумие, только кровавый фанатизм натравленного буржуазного наймита могли пойти на это злодеяние. Буржуазии нужна была жертва, она должна была устранить последнее препятствие, стоявшее между нею и затеянной ею войной, и она избрала человека, влияние которого в пользу сохранения мира было наиболее могучим. Крик возмущения пронесся по всему Интернационалу крик такой громкий, что он заглушил даже хриплый вой волков войны. А у нас в Германии социалисты, уже заключившие союз с кайзером, в тайном договоре уже обещавшие прусскому милитаризму и германскому империализму свое содействие в преступлении, - как возвысили они свои голос по поводу смерти Жореса, предать которого они как раз собрались! Как кричали они об осквернении права и нравственности, об опозорении идеалов человечества!

И все-же преступление, совершенное тогда, бледнеет перед тем, что свершилось сейчас. Тогда преступление свершила буржуазия, как она делала их тысячами ради своих прибылей; тогда нашего лучшего товарища убил наш враг. Мы знали, что буржуазия наш враг, ничего другого мы от нее и ждать не могли. Теперь это сделало "социалистическое" правительство, правительство, получившее власть благодаря революции, благодаря революционной энергии и напряженности борьбы рабочих и солдат. Это правительство убило первых борцов революции!

Да, рабочие и товарищи, перед Вами, перед Интернационалом, перед всем миром, перед современностью и перед историей бросаем мы обвинение:

Правительство Эберта-Шейдемана-Носке сознательно и по собственной воле привело к убийству Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Пролетарии! Товаращи!

Вспомните, в каком мы были положении. С конца октября 1918 г. в Германии всякому стало ясно, что революция неотвратима. Буржуазия трепетала. Она знала, что революция будет для нее страшной расплатой за все ее преступления. Но она знала также, что есть одна группа, годная для ее защиты: партия Эбертов-Шейдеманов. Кто, как не эта партия, уже втечение 4-х лет занималась оправданием в глазах пролетариата каждого шулерства военной клики, каждой подлости дипломатии, каждого зверства буржуазии? К этой-то группе и обратилась буржуазия в беде. И Эберты-Шейдеманы с радостью взяли на себя ее защиту. Все средства пустили они в ход, чтобы снова усыпить умы и, если гроза разразится, сделать ее неопасной. Когда в Киле 3-го ноября начались первые матросские беспорядки, то не кто иной как Носке, тот самый Носке, что сидит сейчас в имперской правительстве, был послан в Киль, чтобы задушить движение. До самого утра 9-го ноября - дня, когда движение охватило и Берлин - господа Эберты-Шейдеманы работали против революции. И лишь когда, наперекор всем усилиям, избежать революцию оказалось невозможным, они стали во главе движения, чтобы привести его к поставленной ими цели: выручить буржуазию из беды.

Все их поступки начиная с 9-го ноября служили этой цели. Одним из первых было заявление, что частная собственность неприкосновенна. Предпринимателям были даны самые успокоительные заверения. Были восстановлены все прежние порядки в организации ведомств, в юстиции, в пошлинах и налогах. Уничтоженная солдатами командная власть офицеров была снова восстановлена. Старые прислужники Вильгельма II - от Гинденбурга и господ из иностранного ведомства до последнего стрелочника были утверждены в своих должностях. У солдат отобрали оружие, офицерам его оставили. Рабочих призывали к спокойствию и в ответ на их справедливые требования повышения заработной платы им преподносили "нужду отечества", т. е. буржуазии.

Правительство Эберта-Шейдемана ясно сознавало, что эту цель спасение буржуазии - оно сможет достигнуть только самой ожесточенной борьбой с представителями пролетарской революции, особенно с убитыми товарищами, Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом.

И вот в первые недели после революции оно открыло против Союза Спартака и против обоих товарищей кампанию клеветы, равную которой нужно поискать в истории. Уже в ноябре в Берлине на глазах правительства в листовках и плакатах призывали к убийству Розы Люксембург и Карла Либкнехта. За убийство их назначались награды. Правительство Эберта-Шейдемана и пальцем не пошевелило. Все отлично знали, из каких кругов шли эти призывы. Дело оставили нерасследованным. Вся свора буржуазной прессы подхватила этот лозунг. "Форвертс", орган Эбертов-Шейдеманов, стал во главе всей травли. Все смелее и наглее выступала контрреволюция: само правительство Эберта-Шейдемана вызвало в Берлин контрреволюционные войска. Всем было ясно: вождями контрреволюции, ожесточенными врагами пролетариата, готовыми потопить революцию в море крови, - были господа Эберты-Шейдеманы.

Январь 1919 г. принес осуществление этих замыслов. Господа Эберты-Шейдеманы подготовили новый удар. Избранного берлинскими революционными комитетами президента полиции, раскрывшего все дерзкие планы контрреволюции, нужно было отстранить. Берлинский пролетариат не намерен был терпеть это. Он попытался отвратить удар. За правительством Эберта-Шейдемана не было военной силы. В эту критическую минуту оно открыто сбросило маску революции и показало свое подлинное лицо. Оно вооружило студентов, образовало батальон из одного офицерства, роздало оружие банкирским сынкам и академикам, вызвало два-три темных полка, состоящих из 18 и 19 летних юнцов, эти покрытые кровью усмирители революции в Финляндии и на Украине довершают свое кровавое дело в Берлине. Без суда ставили пролетариев к стенке. Парламентеров забивали до смерти плетью, хватали рабочих, врывались в квартиры и грабили их. Эберты-Шейдеманы хотели показать, что и они умеют орудовать в Берлине так, как Людендорф и К о орудовали в Бельгии и Северной Франции. Они хотели показать себя достойными преемниками Галифе и прочих версальских палачей Коммуны.

Всем было ясно в ту минуту: стоило только вожакам спартаковского движения, товарищам Либкнехту и Люксембург, попасться в руки этой своры - живыми им от нее не уйти. Это знал в Берлине каждый ребенок. Это знало также и правительство Эберта-Шейдемана. Неистовству своих банд оно не поставило никаких пределов. "Форвертс" еше подстрекал их каждый день. И вот случилось то, чему нет имени.

Карл Либкнехт и Роза Люксембург были схвачены, оглушены прикладами, застрелены, зверски убиты.

Эберт-Шейдемановщина сделала все, чтобы покрыть натравленных ею убийц. Ради их оправдания она распускала самую явную ложь, например, что Карл Либкнехт застрелен при попытке бежать: очевидность доказала обратное. Тов. Роза Люксембург убита чернью; однако установлено, что при выходе из помещения военного ведомства, откуда ее должны были перевести в тюрьму, она была опрокинута прикладами стоявших наготове солдат. Чтобы сгустить мрак вокруг преступления скрыли даже труп. "Его украли", говорят Эберты-Шейдеманы. Итак, после убийства военным караулом при сопровождении военным конвоем - украли труп! Целых две недели не смогли добыть труп. Расследование было передано военным судам, а каждый ребенок поймет, что у них мог быть только один интерес: дать скрыться виновным. Предложение передать расследование беспартийному суду правительство отклонило. Замешанных офицеров, тяжелыми уликами против которых являются даже их собственные показания, оставили на свободе. Исчезли свидетели.

Пролетарии всех стран!

Это убийство найдет других судей. К вам, товарищи, обращаемся мы. Вам принадлежит право произнести приговор. За вас ведь, за всех угнетенных, они жили, за вас они умерли. Ваши вожди и ваши друзья это были.

Пролетарии, возвысьте ваш голос! Позор, вечный позор убийцам! Им не должно быть места среди товарищей всего мира. Палачи Коммуны, пусть погибнут они под тяжестью своего позорного деяния, вместе со своими капиталистическими господами!

В этот ужасный час мы взываем к вам: не допустите, чтобы смерть эта была напрасной смертью! Последняя мысль убитых была о вас и о вашем освобождении. Поднимайтесь же и вы в своих странах на борьбу с вашими угнетателями!

И в тот день, когда капитализм со всеми своими палачами, осыпаемый проклятиями, найдет свою могилу - в этот день восстанут из мертвых убитые товарищи. Не глас трубный страшного суда разбудит их, но клич миллионов во всем мире:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Коммунистическая партия Германии.

(Союз Спартака).

Текст воспроизведен по изданию: Коммунистический интернационал: Орган Исполнительного Комитета Коммунистического интернационала. - М., 1919. № 1. С. 74 - 75.